Языковая игра как средство экспликации языковой картины мира

И. Ильфа и Е. Петрова.
Одним из средств экспликации комической картины мира является языковая игра (далее ЯИ), – явление многоаспектное, имеющее одновременно стилистическую, психолингвистическую, прагматическую и эстетическую природу. Согласно В. И. Шаховскому, "весь язык – инструмент играющего человека" (Шаховский, 2003 б: 260), и "вся речевая деятельность человека является ЯИ, поскольку все когниотипы этой деятельности базируются на языковой / ментальной игре" (там же: 255). Как показывает обзор научной литературы (Левин, 1980; Падучева, 1982; Санников, 1994; Пищальникова, 2002 и др.), языковая игра представляет собой не традиционное, каноническое использование языка, а языковое творчество, обусловленное асимметрией языкового знака (изоморфность соотношения планов выражения и содержания) и нарушением системных отношений между знаками (Гридина, 1996), ориентированное на скрытые эстетические возможности языкового знака (Норман, 1987; 2000) и получение удовольствия от их раскрытия (Одинцов, 1982). Нами разделяется точка зрения исследователей на то, что "в языковой игре известная шаблонизация совмещается с творчеством" (Земская, Китайгородская, Розанова, 1983: 175; Шмелев, 1990). В настоящее время под языковой игрой понимается осознанное нарушение нормы, когда языковая игра противопоставляется языковой ошибке. Так, в последних лингвистических исследованиях все настойчивее звучит мысль о том, что на смену отношению "норма-ошибка" приходит отношение "норма - другая норма" (Раскопова, 2003; Новикова, 2001). Языковая игра в художественном дискурсе имеет специфические интенции, т.е. является самовыражением автора через соответствующую специфику его мировосприятия. Являясь ярко выраженным случаем аномальности, отклонения от языковой нормы, ЯИ предоставляет автору максимальные возможности для реализации собственной индивидуальности. Языковая игра всегда отсылает к личности говорящего / пишущего и тем самым выполняет характерологическую функцию – характеризует субъекта речи как квалифицированного носителя языка и как "творческую" личность (Николина, Агеева, 2000: 552). На наш взгляд, следует выделить еще одну чрезвычайно важную функцию языковой игры – языкотворческую: найденное в акте индивидуального творчества нередко закрепляется в языке как новый, более яркий способ выражения мысли, поскольку основополагающий принцип ЯИ как формы лингвокреативного мышления связан с ассоциативным характером мышления. Аналитический обзор определений языковой игры (Санников, 1999; Булыгина, Шмелев, 1990; Никишин, 2002 и др.) показал, что лингвисты изучают данное явление с точки зрения механизмов, лежащих в ее основе. Но языковая игра не может существовать в отрыве от языковой личности,
создающей и воспринимающей ее, поскольку ЯИ является одной из экспрессивных форм коммуникативного поведения языковой личности. Языковая игра всегда экспрессивна. Она воздействует на процесс восприятия и понимания текста адресатом, выступает регулятором его психической деятельности, мобилизует внимание, прошлый опыт (память), мышление, воображение, включает цепочку эмоциональных процессов, что сказывается на выявлении личностных смыслов заданного в тексте содержания. Являясь эмоциональной провокацией, она возбуждает в адресате различные эмоции. Именно интерес к ЯИ побуждает адресата к активной мыслительной работе и его эмоциональной рефлексии. Это теоретическое положение подкрепляется игровым поведением И. Ильфа и Е. Петрова, проявляющимся при вербализации их комической картины мира. Согласно В. И. Шаховскому, ЯИ является одной из ведущих коммуникативных категорий. Она провоцируется эмоциональными категориальными ситуациями, которые и принуждают к ЯИ. Мотивом разнообразных "случаев лингвопластики являются эмоции играющего с языком" (Шаховский, 2002: 47). Эмоциональная доминанта ЯИ имеет вектор положительной тональности общения: шутки, мягкой иронии, карнавального настроения, балагурства (Шаховский, 2003 б: 256). Все это пронизывает художественное творчество ПЯЛ И. Ильфа и Е. Петрова. По мнению В. И. Шаховского, "в ЯИ реализуется, прежде всего, креативная функция языка, требующая от коммуникантов эмоционального интеллекта, изобразительности, остроумия при создании игровой упаковки для эмоциональных идей, поскольку ЯИ — это концентрат эмоций. С помощью эмотивно-интерпретативной функции языка, проявляющейся в ЯИ homo sentiens в соответствии со своим эмоциональным дейксисом и эмоциональным интеллектом интерпретирует мир и вступает с ним и его коммуникантами в игровую интерпретацию" (Шаховский, 2003 б: 260 - 261). В своих произведениях И. Ильф и Е. Петров используют все вышеперечисленные средства создания каламбурной многозначности, чтобы усилить выразительность и комический смысл фразы. Они добиваются значительного комического эффекта при помощи остроумного обыгрывания или неожиданного столкновения разных значений слова. Основным способом создания каламбура в текстах И. Ильфа и Е. Петрова является многозначность слова, как, например, в следующем предложении, основанном на столкновении прямого и переносного значения слова: "Сказать правду, русские белые – люди довольно серые" (Ф, III, 339). Слова "белый" и "серый" относятся к одному семантическому ряду в своих основных значениях как обозначения цвета, но они расходятся в переносных значениях ("белый" – "контрреволюционный, действующий против советской власти" и "серый" – "ничем не примечательный, посредственный" (Ожегов, 1975: 43; 657). На основе близких основных, номинативных значений авторы сталкивают очень далекие дополнительные, производные значения, в результате чего возникает эффект комического.
На многозначности слова "лавровый" и на комическом сближении разных сфер его применения ("лавровый лист" – приправа к пище, "лавровый венок" – символ победы (Ожегов, 1975: 289) построен следующий каламбур: "Ах, лавровый запах славы, запах супа и маринованной рыбы!" (Ф, III, 223). Необходимо отметить, что при использовании смысловой многоплановости слова в комических целях важную роль играет лексическое окружение многозначного слова и его эмотивная валентность, благодаря которым осуществляется реализация в слове его разных значений. Иногда И. Ильф и Е. Петров помещают в смысловом плане осложненное слово или словосочетание в такой контекст, в котором восприятие прямого и метафорического значений происходит одновременно. Так, характерным примером сталкивания прямого и переносного значения слова и большой смысловой емкости слова является использование эпитета "резиновый" в описании бюрократической деятельности начальника "Геркулеса" Полыхаева в романе "Золотой теленок: "И он (Полыхаев) заказал прекрасный универсальный штамп, над текстом которого трудился несколько дней. Это была дивная резиновая мысль, которую Полыхаев мог приспособить к любому случаю жизни" (ЗТ, II, 221). Здесь одно на другое наслаиваются разные значения сочетания "резиновая мысль" – прямое, номинативное: "мысль в виде штампа, сделанного из резины" и переносное: "расплывчатая мысль, допускающая разное толкование, готовая на все случаи жизни" (Ожегов, 1975: 621). На первый план в сознании читателя выступает переносное, метафорическое значение, чья эмоциональная оценочность и комический подтекст усиливаются благодаря сопоставленности с номинативным значением, направляющим и осмысливающим восприятие переносного. Оба значения не оторваны друг от друга, а сливаются в единый сатирический образ. Данный пример эксплицирует нам сатирический фрагмент ККМ Ильфа и Петрова, характеризующийся негативным отношением к объекту комического и повышенной интенсивностью выражаемых эмоций (неодобрение или осуждение). И. Ильф и Е. Петров очень удачно создают такое игровое фразовое окружение, которое ассоциативно направляет внимание читателя одновременно на прямое и переносное значение слова. Каламбурное противопоставление двух значений часто достигается путем добавления другого слова – синонимического или антонимического первому, или того же семантического ряда: "Ах, это очень плохо, когда магазин называется точкой! Тут обязательно выйдет какая-нибудь запятая" (Ф, III, 279). Использование подобного приема свидетельствует о высокой эмотивной компетенции ПЯЛ соавторов. Значительно чаще, однако, соавторы используют другой, более тонкий тип каламбура, когда в контексте отсутствует внешнее указание на возможность двупланового понимания слова. В такой фразе многозначность слова проступает едва заметно. Но ироническое отношение авторов к изображаемому и общая насмешливая интонация повествования направляют внимание читателя на двуплановость фразы, и это оказывается вполне
достаточным для комического восприятия всего высказывания: "Иностранцы ...стали распоясываться" (ЗТ, II, 317) (распоясываться – 1. развязывать пояс, 2. терять сдержанность, стать распущенным (Ожегов, 1975: 609); "Переменив центр тяжести, барка не стала колебаться и ...перевернулась." (ДС, I, 328) (колебаться – 1. раскачиваться, 2. быть нерешительным (там же: 259); "Секретарша выбирала приблизительно подходящий по содержанию штемпель и клеймила им бумаги" (ЗТ, II, 223) (клеймить – 1. ставить клеймо, 2. сурово осуждать (там же: 254). Подобные примеры "тонкого", едва заметного комизма иллюстрируют нам юмористический фрагмент ККМ Ильфа и Петрова, для которого характерно мягкое отношение к объекту осмеяния, способное вызвать лишь незлобивую улыбку и легкий насмешливый, веселый смех. В следующем примере из фельетона "Дух наживы" отдельные значения слова даются дифференцировано, при этом соавторы намеренно подчеркивают смысловую двуплановость слова "чистый", сталкивая его специальное значение: "оставшийся после вычетов, расходов и т.п." и общеупотребительное: "нравственно безупречны", честный, добытый честным путем" (Ожегов, 1975: 813) – "Трест Нарпит получил 868000 рублей чистой прибыли. Прибыль огромная, но, к несчастью, не такая чистая, как это кажется директору треста..." (Ф, III, 308). Данный пример эксплицирует нам сатирический фрагмент ККМ соавторов, поскольку объектом комического выступает мошенничество - социальный порок, имеющий широкую общественную значимость. В сатире объект комического противопоставлен эстетическому идеалу и это противопоставление выявляет нам философско-эстетический аспект ККМ Ильфа и Петрова. Следует отметить, что особый тип каламбуров создается при столкновении в пределах одной лексической единицы обычного значения слова и этимологического, при оживлении образа, лежащего в основе слова, или при комическом осмыслении внутренней формы слова на основе "народной этимологии". Этот прием может использоваться как острота автора или героя: "Молодая была уже не молода" (ДС, I, 152). Другой разновидностью приема игры со смыслом является противопоставление общеупотребительного и контекстуального (окказионально-авторского) значения слова. В этом случае в контексте слово употребляется не в свойственном ему в языке значении, а в индивидуальном, приданном ему в конкретном случае персонажем или авторами. Это с и т у а т и в н о е з н ач е н и е с л о в а в ы с т у п а е т, о д н а ко , н а ф о н е общеупотребительного значения, от которого оно не может оторваться полностью. Вследствие этого своеобразного смешения и сталкивания двух значений и возникает комический эффект: " – Если Паниковский пустит еще одного рогоносца, – сказал Остап, дождавшись ухода посетителя, – не служить больше Паниковскому" (ЗТ, II, 175) (ср. общеязыковое значение слова – "муж, которому изменяет жена" (Ожегов, 1975: 628) и контекстуальное "посетитель, принесший рога для продажи"); " – Куда вы теперь пойдете с этой зеленой "липой" (ДС, I, 70) (липа – "что-либо
фальшивое, поддельное" (там же: 298), в контексте – перекрашенные в зеленый цвет волосы Воробьянинова). Вышеприведенные реплики Остапа Бендера, выражающие ироническое отношение героя к жизни, являются проводником мыслей самих соавторов, тем самым эксплицируя иронический фрагмент их ККМ. В связи с употреблением слова в разных его значениях находится и вопрос о т.н. "семантических неологизмах" И. Ильфа и Е. Петрова. Соавторы не только используют все многообразие общеупотребительных значений слова, но и творчески развивают его семантику, расширяя его смысловой объем, обогащая его новыми значениями или смысловыми оттенками. Под влиянием особых условий контекста слово приобретает новый смысл, который придает фразе дополнительный тонкий оттенок комизма: "регалии" в значении "драгоценности" (" – Или вы думаете, быть может, что они (стулья) смирнехонько стоят в гостиной моего дома и ждут, покуда вы придете забрать наши регалии?" (ДС, I, 42)); "первенцы" (ЗТ, II, 363) в значении "пассажиры, первыми занявшие купе" (ср. "первенец" – "первый ребенок"; "то, что создано первым по времени" (Ожегов, 1975: 456); "гукаться" в значении "тяжело опускаться" ("Если Агафья Тихоновна будет ежедневно на них (стулья) гукаться, то они недолго проживут." (ДС, 1, 287)): "Балаганов семафорил руками" (ЗТ, II, 285) в значении "махал руками, давал знаки". При использовании подобных примеров проявляется языкотворческая функция языковой игры, и вместе с ней креативная функция ККМ Ильфа и Петрова, характеризующаяся созданием новых, необычных, нестандартных средств выражения. В некоторых случаях И. Ильф и Е. Петров каламбурно сталкивают свободное и фразеологически связанное значение слова, например, в диалоге в "литературном трамвае": " – Сходите? – С ума вы сошли! Только влез." (Ф, III, 173), однако примеры каламбуров, основанные на фразеологии будут более подробно рассмотрены далее. Таким образом, можно сделать вывод, что, используя многозначность слова в комических целях при порождении языковой игры, И. Ильф и Е. Петров сдвигают понятия так, что слова начинают звучать по-новому, приобретают новый смысл. Многоплановость фразы, семантическая и оценочная осложненность слова являются верным средством достижения комического эффекта. Своеобразное объединение прямого и переносного, специального и общеупотребительного, обычного значения и этимологического, общеязыкового и индивидуально-авторского, свободного и фразеологически связанных значений слова способствует двуплановому восприятию контекста, которое усиливает ироническую экспрессию и выразительность повествования и служит его комическому переосмыслению. Создание различных оттенков насмешливой тональности посредством эмотивной компетенции репрезентирует нам разные виды ККМ И. Ильфа и Е. Петрова - юмористическую, ироническую и сатирическую. Второй способ создания каламбура в произведениях И. Ильфа и Е. Петрова – это игра созвучными словами (паронимами). Звуковое сходство
при значительной смысловой отдаленности дает возможность для остроумных сближений или противопоставлений слов в контексте и для их комического переосмысления. Необходимо уточнить, что при создании каламбуров этого типа Ильф и Петров пользуются несколькими приемами (простое сталкивание созвучных слов, обыгрывание близких понятий, имен собственных, прием замены ожидаемого в контексте слова созвучным ему общеязыковым или окказионально-авторским, а также обыгрывание однокоренных слов). Очень часто авторы сталкивают в одном контексте близкие по звучанию слова. При этом комический эффект может вызываться просто созвучием слов, обычно не сближаемых в речи, а здесь неожиданно оказавшихся рядом: "Брунс ... завопил: – Мусик!!! Готов гусик?!" (ДС, I, 343); "...Управление кораблевождения... – Подождите, у меня головокружение." (Ф, III, 238); "...уполномоченный по учету газонов и уполномоченный по учету вазонов" (НШ, I, 501). В подобных примерах нет никакой коннотации, характеризующей персонажей. Соавторы просто шутят ради самой шутки, игры, отдыха и развлечения, получая удовольствие от процесса. В таких случаях проявляется гедонистическая функция ККМ И. Ильфа и Е. Петрова. В некоторых каламбурах сталкивание созвучных слов дает возможность для остроумного переплетения близких понятий, что вносит дополнительные тонкие штрихи в характеристику персонажей: " – ... Это что же получается? Не планирование, а фланирование." (Р, III, 67); «Три ведущих критика. Один несведущий критик. Один завидующий критик» (Ф, III, 335). Другой разновидностью этого приема является обыгрывание имен собственных. Ильф и Петров используют неожиданные сопоставления созвучных фамилий, названий и имен нарицательных: "Два брата – ренегата. Рене Гад и Андре Гад" (ЗК, V, 189); "Что же касается Терека, то протекал он мимо "Трека"..." (ДС, I, 535); "Он ... бежал домой, в город, закрывая ладонями замерзшие уши. Фамилия инженера была Треухов" (ДС, I, 130); "Но Соединенные Штаты соединенными усилиями нанесли нашему воображению новый удар" (ОА, IV, 275). Подобное подшучивание соавторов носит незлобивый мягкий характер и эксплицирует нам юмористический фрагмент комической картины мира Ильфа и Петрова, проявляющийся в легком, жизнерадостном, насмешливом, веселом смехе, объективирующем коммуникативно-прагматический аспект их ККМ. Характерен каламбурный прием замены ожидаемого в контексте слова другим, созвучным ему, но с далеким или контрастным значением. Иногда в слове или словосочетании изменена только одна буква, но это достаточно для такого переосмысления, в результате которого слово или словосочетание становятся внутренне противоречивыми и комичными: "Дымоуправление" (ЗК, V, 165); "Чтец-декларатор" (ЗК, V, 187) "Памятник Первоопечатнику" (ЗК, V, 156); "Городская фисгармония" (ЗТ, II, 344) (вместо филармония); "... город наполнили слухи о приезде какой-то с Мечи и Урала подпольной
организации" (ДС, I, 254) (сравним название организации – "Союз меча и орала"); "... всегда у него наготове десять затертых до блеска строк..." (Ф, 111, 291) (сравним "натертый до блеска" и "затертый" – "потерявший выразительность, в результате долгого употребления"). Данные примеры, эксплицирующие нам различные фрагменты комической картины мира Ильфа и Петрова, свидетельствуют также о высокой эмотивной компетенции ПЯЛ соавторов. Еще одной разновидностью каламбуров являются примеры, в которых Ильф и Петров заменяют общеупотребительное слово созвучным, созданным по аналогии с ним – авторским окказионализмом. К этому типу относится известный каламбур И. Ильфа и Е. Петрова "воленс-неволенс" (СЛ, I, 402; Ф, III, 205), созданный путем слияния двух созвучных словосочетаний "волей- неволей" и "volens-nolens" в третье – в иронический неологизм. А в следующем примере слово "Умалишенец" (3K, V, 182) образовано от двух созвучных слов "умалишенный" и "лишенец". Игра созвучными словами может реализоваться и на основе сталкивания слов, образованных от общего корня или с одинаково звучащими частями. В таком случае каламбурно сопоставляются именно эти созвучные части слова: "Это беззубое зубоскальство!" (ВК, III, 478); "Таким образом, он добрался до комнаты редактора, который, сидя на концессионном стуле, трубил в телефонную трубку" (ДС, I, 252). Данные и подобные им примеры каламбуров, в которых комический эффект создается посредством языковой игры, репрезентируют нам фрагмент языковой комической картины мира (ЯККМ) Ильфа и Петрова. В третьем способе каламбурного обыгрывания слов и словосочетаний в текстах И. Ильфа и Е. Петрова используется фразеология языка (фразеологизмы употребляются в настоящей работе в широком смысле, как любые устойчивые единицы языка (Кунин, 1996: 26)). Источником создания каламбуров является такое разрушение фразеологических сочетаний, при котором фразеологически связанное, фигуральное значение сочетания устраняется, и оно воспринимается в прямом смысле, как свободное сочетание слов. Выделяются следующие наиболее распространенные нарушения ФЕ: вклинивание, изменение лексического состава ФЕ, распространение ФЕ, переосмысление ФЕ (буквализация) (Кунин, 1996). В текстах Ильфа и Петрова нами были обнаружены примеры как вышеперечисленных нарушений ФЕ, так и некоторые другие (столкновении фразеологизмов, в состав которых входит одно и то же слово; замена одного из его членов словом, являющимся членом другого устойчивого словосочетания; перенос компонентов ФЕ в несвойственный языковой контекст (в значении целой ФЕ), добавление синонима к одному из компонентов фразеологизма, а также различные замены членов устойчивых сочетаний). Рассмотрим некоторые примеры, иллюстрирующие эти способы. Вклинивание - это включение в состав ФЕ слов, переменных сочетаний слов или других фразеологизмов в данном речевом акте. Вклиниваемые окказиональные элементы расширяют структуру ФЕ и ее лексический состав,
способствуя созданию комического эффекта: "...большая и тяжелая гора свалилась с плеч заведующего хозяйством" (Р, II, 271); "...кинооператор поставил его к белой стенке" (Ф, III, 67). Изменение лексического состава ФЕ происходит при замене какого- либо члена ФЕ новым словом, что приводит к переосмыслению всего фразеологизма, нарушению заложенной в ФЕ семантики. Например: "Всеми фибрами своего чемодана он стремился за границу" (ЗК, V, 150); (ср.: всеми фибрами своей души, своего существа); "...скатерти с немногочисленными следами былой чистоты" (Ф, III, 311) (ср. "следы былой красоты"); "На Театральной площади великий комбинатор попал под лошадь... Бендер упал, обливаясь потом" (ДС, I, 242) (вм. "кровью"); " – К черту пастушку! – крикнул Остап, разрывая ордер в лапшу" (ДС, I, 120) (вм. "в куски"); "уксусное выражение лица" (ЗТ, II, 17) (вм. "кислое"). В подобных примерах, эксплицирующих нам фрагмент языковой комической картины мира И. Ильфа и Е. Петрова, отчетливо проявляется креативная функция их ККМ, предполагающая творческое осмысление происходящих событий и фиксацию результатов полученного опыта в виде создания новых, необычных, нестандартных средств выражения. Для иронической характеристики американской кухни соавторы используют изменение популярного выражения "Аппетит приходит во время еды", придавая ему прямо противоположный смысл – "Аппетит уходит во время еды" (ОА, IV, 31). Таким образом, лексическая замена одного слова способна вызвать повышение экспрессивности всего выражения и создать комический эффект. Другой разновидностью приема разрушений фразеологических сочетаний является распространение ФЕ. Выражается данный прием в том, что в тексте к фразеологической единице прибавляется либо дополнительная фраза, либо комментарий, что чаще всего способствует переосмыслению ФЕ или добавлению дополнительного значения: " – И затем была чистка с песочком? – спросил Распопов, дрожа всем телом. – С наждачком! – грубо ответила женщина-архивариус..." (Ф, III, 305); "гром среди ясного неба раздался через пять минут" (Ф, III, 378). Разложению фразеологизма способствует наличие в контексте слова, совпадающего с одним из членов фразеологизма, как в следующем примере: "Если нет произведений, то юбилей принимает, конечно, несколько обидный характер для именинника. Его называют незаметным тружеником, полезным винтиком в большой машине, говорят, что в свое время он подавал надежды, что не худо бы ему опять их подать... " (Р, II, 492); "Александр Яковлевич пригласил пожарного инспектора отобедать чем бог послал. В этот день бог послал Александру Яковлевичу на обед бутылку зубровки, домашние грибки, форшмак из селедки, украинский борщ с мясом первого сорта, курицу с рисом и компот из сушеных яблок" («Двенадцать стульев», с. 42). Сопутствующим приемом нарушений ФЕ является переосмысление ФЕ (буквализация), которое происходит в связи с возникновением связи между
семантикой ФЕ и дословным ее смыслом, что обычно обеспечивается контекстом. Образность и экспрессивность ФЕ увеличивается за счет семантического переосмысления, восстановления первоначального значения каждого из слов, составляющих ФЕ, что приводит к созданию комического эффекта: "Ипполит Матвеевич поглядел на тещу сверху вниз. Его рост доходил до ста восьмидесяти пяти сантиметров, и с такой высоты ему легко и удобно было относиться к теще с некоторым пренебрежением" (ДС, I, 6). Сравните также случаи, когда сам говорящий дает шутливое разъяснение употребленному им фразеологизму, как если бы это было свободное сочетание слов: "Только вы, дорогой товарищ из Парижа, плюньте на все это. – Как плюнуть? – Слюной, – ответил Остап, – как плевали до эпохи исторического материализма" (ДС, I, 64). В данном примере проявляется коммуникативная функция ККМ, которая служит для нормализации межличностного общения (в данном случае позволяющая ослабить негативные и агрессивные эмоции персонажа). Необходимо отметить, что "овеществление" фразеологизма осуществляется при помощи дальнейшего контекста, направляющего внимание читателя на буквальное понимание фразеологического словосочетания и как бы восстанавливающего свободные значения его компонентов: "Когда человеку объявляют, что он может идти на все четыре стороны, то это, собственно говоря, значит, что, несмотря на обилие сторон, идти некуда" (Ф, III, 398); "Дирижер Л. Штейнберг был на высоте. Кто скажет, что он не был на высоте, пусть первый бросит в меня камень. Он возвышался над оркестром и был виден всему зрительному залу" (Ф, V, 370). Еще один прием создания каламбуров, обнаруженный нами в текстах Ильфа и Петрова, основан на столкновении фразеологизмов, в состав которых входит одно и то же слово, что создает острый комический эффект: "Он еще не ясно представлял себе, что последует вслед за получением ордеров, но был уверен, что тогда все пойдет как по маслу: "А маслом, – вертелось у него в голове, – каши не испортишь". Между тем каша заварилась большая" (ДС, I, 56). Переделка устойчивого выражения может быть основана на замене одного из его членов словом, являющимся членом другого устойчивого словосочетания: "Но на прислужников уже взметается: – Последний вал! – Девятый час! – Двенадцатый Вал!" (ЗТ, II, 315) (ср. "девятый вал", "двенадцатый час"). В некоторых случаях Ильф и Петров создают каламбуры путем остроумного уточнения устойчивого словосочетания при помощи слова, выступающего в роли синонима к одному из компонентов фразеологизма: "И мы же, в общем, не монахи, так сказать, не игумены" (Ф, III, 240). Своеобразный недвусмысленный намек этой фразы эксплицирует нам иронический фрагмент ККМ Ильфа и Петрова.
Каламбуры возникают и при таком изменении устойчивого словосочетания, при котором один из его членов заменяется словом, близким по звучанию: "Откуда это терпениум мобиле?" (Ф, III, 186) (ср. "перпетуум мобиле"); "Пресса открыла ужасные неполадки в раскладушечном деле. Тысячи дачников и дачниц, которые приобрели эти прохвостовы ложа, ругались очень крепкими словами" (Р, III, 84) (ср. "прокрустово ложе"). Как известно, комический эффект возникает в тех случаях, когда слово или выражение со связанным значением, закрепленное в определенных языковых контекстах, переносится в несвойственное ему словесное окружение. Само название такого слова или выражения, закрепленного в определенных языковых контекстах, вызывает в восприятии обычно сопутствующий ему контекст, поэтому помещение подобного слова или выражения в иное словесное окружение воспринимается как очень сильное нарушение обычного способа выражения и вызывает комический эффект, который усиливается в том случае, если сочетающиеся слова принадлежат различным стилям речи. Так, например, слово "огурчик" с качественным, оценочным значением применяется обычно по отношению к лицам мужского пола. Сравним: "свеженький, как огурчик, жених"; "мужчина выбритый, чистенький, как огурчик" и т. п. и в романе И. Ильфа и Е. Петрова "Двенадцать стульев": "У меня гроб – огурчик, отборный, любительский" (ДС, I, 7). Комизм усиливается контрастностью семантических сфер, к которым относятся слова "гроб" и "огурчик". В подобном контрасте проявляется философско- эстетический аспект ККМ И. Ильфа и Е. Петрова. Комический эффект возникает и в тех случаях, когда начало сочетания слов подсказывает определенное продолжение, распространение его, а писатели дают другое, новое и неожиданное: "С крыльца ... полились первые звуки доклада о международном положении" («Двенадцать стульев», с. 301) (ср.: полились первые звуки симфонии, марша и т. п.); "На основе всесторонней и обоюдоострой склоки" (ЗК, V, 185) (ср.: на основе всесторонней и обоюдоострой критики, обсуждения, анализа, полемики и т. п.); "...стоял ... со сморщенным от бессонных ночей пиджаком..." (НШ, I, 503) (вм. "глазами"); "проблема всеобщего, равного и тайного обучения" (ЗТ, II, 364) (вм. "голосования"). В подобных примерах, основанных на изменении привычного способа описания явлений действительности и сравнения их со стереотипом, в результате которого вскрывается внутреннее несоответствие явлений, проявляется эвристическая функция ККМ Ильфа и Петрова. Замена обычного члена словосочетания подчеркнуто бытовым, иногда стилистически сниженным словом придает всему высказыванию не только комическое звучание, но и яркую сатирическую экспрессию: "... приглашение почавкать за чайным столом на литературные темы" (Ф, III, 253) (вм. "поговорить"); "Этот харч богов он запивал сельтерской водой..." (ЗТ, II, 225) (вместо "пища богов"). Данные примеры выявляют нам сатирический фрагмент ККМ И. Ильфа и Е. Петрова, характеризующийся некоторой негативностью и критичностью к объекту комического, и
повышенной степенью выражения эмоционального пренебрежения, выражающейся в пренебрежительном язвительном смехе, объективирующем коммуникативно-прагматический аспект их ККМ. Не менее комична и замена противоположного типа – на месте конкретного слова привлекается более отвлеченное или с более "возвышенным" звучанием слово: "Лицо Пташникова покрылось фиолетовыми звездами и полосами" (СЛ, I, 430) (вм. "пятнами"); "Вдова оскалила все свое золото..." (СЛ, I, 469) (вместо "золотые зубы"); "... и старый король прижимает исследователя к своим колючим орденам и звездам" (ЗТ, II, 332) (вместо "к груди"); " – А теперь действовать, действовать и действовать! – сказал Остап, понизив голос до степени полной нелегальности" (ДС, I, 143) (вместо "до шепота"). Даже незначительное изменение привычного словосочетания часто оказывается достаточным для возникновения комического эффекта различной степени. Следующие новые сочетания сравнительно близки к обычным и вызывают только легкую улыбку, тем самым выявляя юмористическую разновидность ККМ Ильфа и Петрова: "... цедил сквозь усы..." (ДС, I, 171) (вместо "сквозь зубы"); "Он схватил Ипполита Матвеевича за тощий кадык..." (ДС, I, 356) (вместо "за горло"); "Он (дворник) потерял еженощный заработок..." (ДС, I, 100) (вместо "ежедневный"); "Только мальчики ... бросают иногда нелюбопытный взгляд на гробовую надпись" (ЗТ, II, 192) (вм. "любопытный"); "главная аорта города" (ЗК, V, 186) (вм. "артерия"); "непреклонный возраст" (ЗК, V, 148) (вм. преклонный). Следует отметить, что иногда И. Ильф и Е. Петров приводят новое, измененное словосочетание сразу после общеупотребительного, проводя между ними ироническую параллель и слегка пародируя некоторые речевые штампы: "...Они предлагают нам; хотят, так сказать, довести до нашего стола один вагон ранней капусты... Знаете что, – мрачно сказал директор, – доведите это письмо до мусорной корзинки" (Ф, III, 237); "Может быть, он плохо учился и не вылезал из двоек и единиц? Да нет, он не вылезал из четверок и пятерок, он отлично учился" (Ф, III, 398). Данные примеры э кс п л и ц и ру ют н а м и р о н и ч е с к и й ф р а гм е н т К К М с о а в т о р о в , характеризующейся невысокой степенью критичности и негативности и высокой степенью эмоциональной насыщенности, проявляющейся в неодобрительном, осуждающем смехе, объективирующем коммуникативно- прагматический аспект их ККМ. Использование разнообразных каламбуров как разновидности языковой игры характеризует парную языковую личность Ильфа и Петрова как сотворческую, сокреативную, играющую со смыслом и способную находить необычные формы языковой упаковки для выражения своего уникального эмоционального отношения к миру. Как и другие средства экспликации индивидуальной комической картины мира, каламбуры И. Ильфа и Е. Петрова являются отражением остроумия самой мысли соавторов, которая находит внутреннюю связь
между несовместимыми на первый взгляд понятиями или явлениями. Их каламбуры построены не на случайном столкновении случайных значений, а на мотивированном выборе таких значений и слов, сближение и противопоставление которых наилучшим образом выражают комическое мировидение соавторов, их эмоционально-ценностную ориентацию и их комическую картину мира.

Список использованной литературы
1. Благасова Г. М. История русской литературы – начала XX века. – Москва – Белгород, 2003. – 136 с. 2. Брагина А. А. Неологизмы в русском языке. – М.: Наука, 1973. – 224 с. 3. Виноградов В. В. Словообразование в его отношении к грамматике и лексикологии // Исследования по русской грамматике. – М., 1975. – 371 с. 4. Винокур Г. О. Заметки по русскому словообразованию // Избранные работы по русскому языку. – М.: Наука, 1959. – 451 с. 5. Волков С. С., Селько Е. В. Неологизмы и внутренние стимулы языкового развития // Новые слова и словари новых слов. – Л.: Наука ЛО, 1983. – С. 101 – 120. 6. Габинская О. А. Типология причин словотворчества. – Воронеж: Изд-во Воронежского университета, 1981. – 152 с. 7. Гак В. Г. Новые слова и словари новых слов. – Л.: Наука, 1983. – С. 15-29. 8. Гольденвейзер О. Г. Лексическое значение производных слов в русском языке. – М.: Знание, 1984. – 151 с. 9. Горшков А. И. Неологизм // Русский язык: Энциклопедия. – М.: Советская Энциклопедия, 1979. – С. 159. 10. Даль В. Толковый словарь живого великого языка. Т. 1-4. – М., 1956. 11. З е м с к а я Е . А . А к т и в н ы е п р о ц е с с ы с о в р е м е н н о г о словопроизводства // Русский язык конца 20 столетия. – М.: Наука, 1996. 12. Земская Е. А. Словообразование как деятельность. – М.: Высшая школа, 1992. – 220 с. 13. Караулов Ю. Н. О состоянии русского языка современности. – М.: Наука, 1991. – 57 с.